Вергилий с трудом мог представить, в каких обстоятельствах его настроение могло бы стать еще более отвратительным. Он сидел за столом, ел ложкой черничный пирог прямо из середины, заедал его икрой и пил вино - уже вторую бутылку приканчивал, если уточнять.
Книга уже больше часа лежала перед ними, будучи открытой на одной и той же странице. Только когда пришло время открывать третью бутылку, Вергилий заодно и перелистнул, позволяя маленькому Гуинплену дальше преодолевать снежный буран с младенцем на руках.
Правда, читать все равно не удавалось, потому что к этому моменту он был уже здорово пьян. Налив еще вина в бокал, Вергилий чокнулся им с бутылкой и чуть нетвердым языком проговорил:
- С днем рождения.
Было обидно, что и говорить. Пусть их жизнь с Данте никогда нельзя было назвать простой и безоблачной, но совместный день рождения был чем-то вроде неприкосновенной традиции, которая помогала не сойти с ума даже в самые мрачные годы. Хотя бы в память о матери, которая всегда умела превратить это в незабываемый праздник. Потом они старались справляться с этим сами, ну по крайней мере в этот день никуда не ходить по отдельности, быть вместе и не собачиться как всегда.
Когда он проснулся, Данте не было дома. И вот, стрелка часов приближалась к полудню. Вергилий поднял пустую бутылку за горлышко и метнул в мусорное ведро. Он уже решил, что этот особенный день рождения - долгожданный предел его терпения, и отныне он больше не нуждается в своем тупом братце даже один-единственный день в году. Рано или поздно это должно было произойти.
Правда, пока его суровая решимость еще не дошла до того, чтобы ломать подготовленный для брата подарок и кусок за куском смывать его в унитаз. Возможно, он для этого был уже слишком пьян. А может, крутой плеер ему самому пригодится, в конце-то концов. Он любит музыку не меньше этого осла.

Отредактировано Vergil (2012-05-09 21:54:38)

Когда заскрипела дверь, Вергилий уже взвешивал на руке банку с пикулями, чтобы запульнуть ее в появившуюся физиономию брата, сопроводив полет пожалениями, чтобы он шел туда, откуда приперся.
Но стоило увидеть всю картину целиком, сразу стало понятно - тут и без него все плохо, и по роже он получил не один раз чем-то посерьезнее банки.
Вергилий встал и только тогда понял, насколько он уже пьян. Его повело вбок, и он в неудачной попытке хоть за что-то подержаться смахнул на пол бокалы, пару тарелок, огрызки пирога, да еще потянул за скатерть так, что на ней повалилось все остальное, включая вазу с розами.
- Ну ты просто не мог сделать этот праздник совершенно безмятежным, правда? - проговорил старший, все-таки выдерживая равновесие и кое-как справляясь с непослушным, как кусок колбасы, языком. - Какого черта тебе не спалось? Балда...
Он нетвердо прошагал по кухне, поскользнулся на лужице вина, и оттого слишком уж эффектно приземлился на одно колено перед братом, как перед невестой. Но на самом деле ударился ужасно, даже сустав хрустнул.
Несколько секунд Вергилий просто внимательно разглядывал Данте, затем тронул пальцем одно кремовое пятно прямо на его ключицах. На пальце оно смешалось с кровью, вином и бог знает чем еще, и Вергилий, подумав, сунул это все в рот.
- Какая гадость, - проговорил он, пришепетывая, прямо с пальцем во рту. - Никогда не выходи из дома без оружия. Пошли...
Он попытался встать и поднять со стула брата, но Данте был такой скользкий и тяжелый, а Вергилий такой пьяный, что все попытки оставались там же, где и начинались.
- Пойдем в ванную, - Вергилий еще раз попробовал сделать рывок, но опять едва не упал, и на его белой рубашке, и на руках, и даже на шее и щеке расцвели алые разводы, подаренные телом брата. - Теперь и мне уже надо...

- Ага. Это точно, - подтвердил Вергилий, глядя на него без отрыва, как смотрят или дети, или сумасшедшие, или очень любящие люди. Очень прямо и безо всякого юления глазами, как часто любят изображать актрисы в мелодрамах. Когда глаза мечутся по лицу человека напротив, значит, ты еще чего-то о нем не знаешь. Вергилий знал о лице Данте все -даже больше, чем о собственном. - Ты всегда все портишь. Но если все прочее можно пережить, уж с собой бы мог поаккуратнее... Не люблю, когда тебя обижают...
Обижать тебя имею право только я... Надеюсь, я это не вслух сказал?
Он осторожно прощупал пальцами вспухшие края раны на ноге брата, медленно и аккуратно, предельно деликатно... и резко выдрал осколок, сопровожденный фонтаном крови, запачкавшим вторую половину его лица. Вергилий машинально облизнул уголок рта.
Его внимание привлекли осколки чего-то, что Данте сейчас сжимал в кулаке. Вергилий взял его руку и стал отгибать пальцы, один за другим, вынимать эти куски и выкладывать на полотенце, рядом с обломком косы.
- Оу. Это что, мне? Ммм... спасибо. Жди меня здесь. Никуда не уходи, - старший брат кое-как поднялся, опасно балансируя на кафеле, и на нетвердых ногах пошлепал прочь. Было слышно, как он сгрохотал по лестнице, явно в паре мест оступившись, но в конце концов прихромал обратно, на ходу распаковывая коробку. - Конечно, я мог бы тебя поддержать и сломать это тоже... но я слишком долго выбирал. Ничего в этом не смыслю.
Во хмелю он ужасно путался в руках и пальцах, особенно когда дело дошлодо вытаскивания проводов, но в конце концов ему, прищурив для точности один глаз, удалось пристроить на голову Данте наушники.
- Только если включить воду, наверное они сломаются. Мы что, до сих пор ее не включили? А мне казалось... - Вергилий пытался бороться со своим состоянием, но как известно, чем больше пытаешься совладать со своим поведением спьяну, тем смешнее это выглядит со стороны. Сейчас ему казалось, что он очень целенаправленно тянется к ручкам крана, но на деле он перевалился через колени Данте, и из этого положения махал рукой, как кошка лапой, пытаясь пальцами достать проклятый вентиль.

Отредактировано Vergil (2012-05-10 00:42:01)

- Пресс-папьееееее... - Вергилий хихикнул и сел на зад, обхватив руками голову, которая так кружилась, что, казалось, раздваивалась на поворотах. - Я очень рад. Нет, правда. Это из тех вещей, что сам себе не купишь, но очень хочется. Я прижимаю бумаги стаканом. Это так неизящщщщ...
Он встряхнулся, поморгал и стал опять цепляться за что попало, чтобы подняться на ноги. Наконец, ему это удалось. Вергилий, все еще одетый как на праздник, только теперь мятый и окровавленный, выпрямился и оперся рукой о стену. Улыбка на его лице была такой нетипично-рассеянной, словно он не вина перебрал, а нанюхался ядовитых испарений.
- А может они не знают еще, что нас нельзя убить... Может, знают не все. Может, надеются, что у нас ограниченное количество жизней? Ну вроде как пиф-паф - и все, последнее яблочко исчезло, игре конец... Он убивааает меняяяя... нееежно. Св-ей пееесн-й... Твою мать... Я мокрый почему-то, - последнююю фразу Вергилий произнес с детским изумлением в голосе и поднял ногу, чтобы посмотреть на ботинок и намокший от брызг душа край брюк. - Если ты думаешь, что я не в себе, ты ошибаешься. Из нас двоих только тебе нужна помощь. Ма-аленький братец. Ты такой душка. Купил мне подарок. Где он, кстати?
По сути, он так напился первый раз в своей жизни, оттого почти не понимал, что с ним толком происходит. Было как-то легко и забавно, и вместе с тем муторно. Очень странное ощущение. Вместе с тем, он был уверен, что очень хорошо соображает и почти ничем себя не выдает. К тому же, было интересно отметить, что ему гораздо легче было в таком состоянии снисходительно относиться ко всем выходкам Данте. Он без труда простил его за покупку подарка в последний день, а не заранее, как стоило бы.
Вот только незадача - он и забыл, что стоит одетый в душе.

Отредактировано Vergil (2012-05-10 01:36:56)

- Что? Я? Ничего подобного, - гордо заявил Вергилий и пошатнулся, когда Данте взял его за ногу. - Зачем ты меня разуваешь? Я не люблю ходить босиком. Это не комильфо.
Тем не менее, общими усилиями они выпутали его ноги из ботинок, и даже из носков. Вода, утекающая по полу в слив, никак не становилась прозрачной, даже тугой струе душа не под силу было быстро смыть с них то количество крови, которое принес домой Данте. Вергилий вздохнул и стал худо-бедно разоблачаться. Бамс - одна пуговица под его непослушными пальцами отскочила и покатилась в слив. Оскалив зубы, он взялся за другую, пообещав себе, что возьмет себя в руки уже наконец. Трям - вторая пуговица выстрелила как пуля, и старший брат, потеряв терпение, стал с приглушенной руганью тянуть рубашку через голову. Она застряла ровно на половине пути, скрыв его голову и не дав до конца вынуть руки из рукавов. Он некоторое время барахтался, пока не запутался в ней безнадежно.
- Данте, - голос из-под смятой и мокрой конструкции был уморительно-серьезным, будто ничего такого и не происходило. - Я, кажется, немного потерял нить. Что я сделал не так?
На самом деле, ситуация была еще глупее, чем на первый взгляд - если бы Данте, например, сейчас ушел, то скорее всего его брат остался бы в таком состоянии пока не протрезвел. А сколько это продолжалось бы, одному богу известно.

- Сам дурак, - очень витиевато огрызнулся Вергилий, никак не пытаясь помочь брату в кропотливом занятии. Он и смотрел на это все так, будто манжеты снимали не с его рук, а с манекена. - Вовсе я не смешной. И не пьяный. Я просто пообедал с бокалом вина. В Европе это нормально, там все так делают. Даже в обеденный перерыв на работе.
Насчет "бокала" он, разумеется, слукавил, в какой-то момент, помнится, он просто перестал их считать. Но ему всегда казалось, что быть несовершенным - это удел Данте, а ему не пристало. Но факт оставался фактом - он по-прежнему плавал в каком-то головокружительном мареве, и половину всего произошедшего уже забыл. Страшно представить, что будет утром.
Но до следующего утра оставалось слишком много времени. Фактически, целые сутки. Вергилий подошел к брату сзади и положил ему голову на плечо, да так и повис на нем.
-  Я съел весь пирог. И всю икру. Это было ужасно, но я был очень сердит. Когда мы успели вырасти, Данте? Посмотри, какие мы уже кони. Год назад у тебя оба плеча были как вот это одно.
Он вздохнул и изобразил губами звук лошадиного фырканья.
- И я что ли такой же? Мы точно одного роста. Маленький ты состоял весь из одних углов. А теперь какой-то... круглый. Да. Ты круглый.

В ином случае на все доводы брата он бы нашел сотню остроумных контраргументов и мощный изящный финальный отлуп, но сейчас его хватило исключительно на повторение банального:
- Ты дурак.
Потом все-таки подумалось, что этого недостаточно, и в любом состоянии надо уметь держать удар, поэтому Вергилий сделал над собой усилие:
- А вот и нет, потому что умственная перегрузка за двоих... мммммм...
Может, оно было и к лучшему, что Данте заткнул ему рот вовремя, чтобы не прозвучало этого жалкого неостроумного бессвязного монолога, которому не суждено было стать шуткой никогда. Вергилий не противился. Врожденная вредность внутри попыталась подвякнуть, что потакать порывам братца - не в его стиле, а то подумает еще, будто всегда так можно. Но кому это все нахер нужно, когда внутри две с лишним бутылки отличного вина, и на них все можно будет потом весело спихнуть?
Вергилий всегда с пугающей ясностью в такие моменты понимал, насколько он его любит. Настолько, что это казалось ему нестерпимым и недозволенным. Даже для них, уже поправших все возможные моральные нормы. И когда он отталкивал Данте, и тот вправду уходил, сердце у него обрушивалось в живот, и там плавало в кислоте. Ему всегда хватало гордости не бежать за ним с намерением вернуть, все равно он возвращался сам. В этом тоже был свой элемент остроты - после такого все это казалось еще острее, еще больнее, еще прекраснее.
Но это там, тогда, когда трезвый и все такое. А сейчас было просто хорошо. Хорошо-хорошо. Даже почти не больно.
Он целовал Данте в ответ, так, что даже не имея возможности коснуться его руками, ощущать его полностью, вбирать тепло и запах, смотреть на него сквозь ресницы. Изловчившись, он прикусил его верхнюю губу, оттянул ее немного и вновь принялся целовать.
- У тебя длинный нос, - зачем-то сказал он в перерыве на вдох, и, пьяно хмыкнув, поцеловал упомянутый нос, и потерся о него своим, точно таким же.

С одной стороны, могло показаться, что у братьев темпераменты разные, как противоположные полюса. Но, во-первых, разные полюса не такие уж и разные - и там и там снег, а во-вторых, разными у них были только взгляды на жизнь. Темпераменты как раз были одинаковые, в самом что ни на есть низменном смысле. Просто Вергилий хоть иногда пытался воспитывать свою плоть, а Данте как-то даже не старался.
С момента их самого первого поцелуя и неуверенных экспериментов старшему брату снесло крышу, и с тех пор она не встала на место. Вместе с тем, он отчетливо понимал, что в жизни не дал бы прикоснуться к себе никому чужому. Детские дома, уличные бордели с разноцветными букетами шлюх, высовывающихся из окон, все это предоставляло массу возможностей расширить свой кругозор, но Вергилия тошнило от одного мимолетного прикосновения чужой руки к рукаву.
Зато с Данте он обрушивался с гигантской высоты прямо в пропасть, наполненную запахами, чувствами, вспышками нервных окончаний и безумной разрушительной нежностью.
Конечно, он никогда ему этого не говорил. Не хватало еще. Может, лучше бы они вообще никогда этого не начинали - было меньше вещей, от которых Вергилий страшно зависим. Но теперь пути назад уже не было.
- Ты куда? - наивно спросил Вергилий (о, он был ужасно пьян!), когда Данте уполз вниз, разрывая дивный поцелуй, который хотелось длить вечно. Вскоре он, разумеется, понял, куда именно пропал брат, и сначала закрыл себе руками рот, хоть и не успел - вскрик, наполовину заглушенный и утонувший в пару, был даже немного жалобным.
По телу моментально расползся огонь, чуть не отправивший его, совместно с горячей водой, в обморок. Но потом голова стала легкой и совсем невесомой, освободившись от каких бы то ни было мыслей. Вергилий протяжно и хрипло застонал, ударившись затылком о стену и вцепившись в волосы брата. Пальцы у него свело судорогой, поэтому он, сам того не желая, наверное делал ему больно, но пока не мог себя никак сдержать.

Каким бы прекрасным и безупречным ни был момент – а сейчас он именно таким и был – Вергилий всегда имел под рукой тысячу и один способ все испоганить. Это было ему даже необходимо – чаще всего. Трудно было сказать, что это за изощренное удовольствие – каждый раз наказывать больше себя, чем его, портя редкие моменты мира и взаимопонимания в доме, но иначе он уже не мог.
Тем страннее было то, что происходило сейчас – Вергилий молчал и поддавался на малейшее прикосновение, следуя за руками Данте как в невесомости. Его захватила какая-то мучительная эйфория, точно завтра предстояло умереть, и перед этим как раз можно наделать много разных глупостей, которые не можешь себе позволить обычно.
Например, прижаться к нему, куснуть за щеку и страстно выдохнуть:
- Только не медленно, а то меня стошнит.
Правда, после этой сентенции он тут же хихикнул, так что можно было признать это шуткой. Хотя он вообще-то не шутил. Когда Данте плавно шевелился, его укачивало.
- Когда мы голые, и правда, я даже путаюсь, где тут кто, - повинуясь безмолвному призыву Данте, Вергилий начал ласкать его рукой, целовать в подбородок и неловко, но зато искренне клевать в шею. Несмотря на всю нездоровую подоплеку ситуации в целом (да, они братья черт возьми), его ласки были почти невинными, и лицо приобретало то выражение детской безмятежности, то хмурой сосредоточенности, означающей, что процессом он увлекся максимально. – Маленький братец, я от тебя без ума.
Он назвал Данте маленьким братцем по привычке, по заслуге старшинства в несколько чертовых минут, но в этот момент даже его мутное сознание дошло до мысли, что сейчас Данте такой загорелый, и у него здоровенные руки. Просто с лица еще не сошла детская пухлость, но лицо это уже прилеплено к взрослому плечистому телу…
Лучше бы он конечно понял, что сейчас сказал. Но это само вырвалось, и скорее всего забудется к следующему утру. Им самим по крайней мере.
А сейчас неподобающие мыслишки про загар и все такое прочее вскружили ему голову, и Вергилий, не отрываясь от покусывания уха Данте, убрал руку, подвинулся и резко опустился, позволяя ему проникнуть в себя полностью и безо всякой уместной подготовки.
Боль на секунду его ослепила. Вергилий приглушенно взвыл, все-таки освободив братово ухо, и крупно содрогнулся несколько раз. Первые разы – от боли, а потом… потом ему настолько понравилась эта мешанина из жжения, острой боли и вспышек удовольствия, не менее жгучих, чем все прочее, что он с каждыми разом двигался еще жестче, чтобы догнаться ускользающими мучениями, пока они не прекратились окончательно и не стали только наслаждением.
Он схватил обе руки брата и в отчаянном порыве прижал к своему лицу ладонями, как будто пытался спрятать там излишек своих внезапных странных эмоций и прежде всего – еще не вырвавшиеся слова, которые он вообще не хотел бы когда-либо говорить вслух.

Вергилий впервые в жизни видел над собой вертящийся потолок, если не считать момент в детстве, когда у него был сильный жар с галлюцинациями. Но все же сейчасбыло не совсем то - он запрокинул голову и смотрел, как над ним все уходит в водоворот.  И единственным настоящим желанием его сейчас было - чтобы все это никогда не заканчивалось.
Чтобы он всегда смог быть таким безмятежным, и испытывать такие чувства, и совсем-совсем не думать ни о чем.
Разумеется, какая-то часть его сознания до сих пор не спала и понимала, что это невозможно. У него были только эти минуты. И закончились они, как ни крути, очень быстро.
Алкоголь принес телу неведомое доселе расслабление, от которого все возможные ощущения стали примерно раз в двадцать ярче, чем обычно, и он полностью доверил свое тело Данте, позволяя управлять им как угодно, и потому долго томление не продлилось - Вергилий стремительно взмыл куда-то по серпантину, и там взорвался как сверхновая, притом так стискивая ногами брата, что мог бы переломать ему тазовые кости, будь усилие хоть на грамм побольше.
Это было как попадание в невесомость, или погружение на глубину - суть одно ощущение полной дезориентации. Вергилий, кончая, так дико  рвался, словно хотел соскочить с Данте и юркнуть под ванну как ящерица.
А потом, наоборот, в нем будто мигом растворились все кости, и тело стало мягким и гибким как тряпочка. Мокрые ресницы разомкнулись, и показались его чумные глаза, мутноватые от пережитого, похожие на пыльный хрусталь.
Он уже начал понимать, что все равно протрезвеет. Вот уже через некоторое время. Это будет так невероятно грустно, что у него появится риск стать алкоголиком, пожалуй.
- Нееет, неет, нет-нет, пусть... - прошептал он капризано и горячечно, прижимаясь к Данте так, словно тот мог его спасти от неизбежного разочарования в расцветшем так ненадолго мире.

Первая потешная эйфория опьянения уже проходила, и Вергилий, как и ожидалось, начал впадать в свойственную ему меланхолию, но не зыбко-черную как обычно, а куда более пастельную, в честь дня рождения и местами недурно проведенного времени.
- Я имел в виду - неее...неее хочу опять туда. Там как-то все уже в печенках, - Вергилий неопределенно махнул рукой на дверной проем и, потеряв последнюю способность к шевелению, уронил сам себя брату в плечо и шею. Однако же, ничего не могло просто так исчезнуть в одночасье. Его паранойя, например. - Ты смеялся надо мной. Я по-твоему смешон? Вероятно, так оно и есть. Но если ты будешь смеяться, ты поплатишься. Когда ты напьешься, я тебе это припомню.
Он поморщился и икнул, почесав лоб о ключицу Данте.
Что бы там ни говорил его брат насчет того, что Вергилию стоило быть откровеннее, честнее и вообще научиться говорить слова ртом, вместо того чтобы молча уползать под плинтус и оттуда злобно шипеть как мадагаскарский таракан, Вергилий знал, что никогда не будет с ним честным. Ну просто ни в коем случае, хоть пусть режет.
Он знал, что хотел бы спросить и сказать, но не хуже знал и то, что Данте ему на это ответит. Ну или не знал - догадывался, и одних этих догадок хватало, чтобы застегнуть себе рот на молнию.
А может, ему просто не хотелось слышать ответа, даже если он и не пытался угадать его заранее. Просто боялся того, каким он окажется,  и предпочитал лишний раз не бередить.
Помимо всего прочего ему всегда хотелось спросить "Как ты думаешь, надолго нас хватит?"
За себя он мог сказать вполне определенно. А вот за брата...
Вместо этого стоило спросить что-нибудь безобидное, где есть гарантированная лазейка для честности без травматизма.
- Я беспокоился о тебе, ты знаешь? Хоть ты и неуязвим, но не подставляйся так больше. Когда тебе больно - я себя не контролирую.
Это по крайней мере была правда. Хоть и крайне зависела от контекста...

Вергилий премило устроился на брате - ему было так удобно, что впору было задремать. Но он не засыпал - только стал медленнее моргать, глядя в бессюжетную пустоту, куда уходило пространство, минуя стены и зримые предметы.
В детстве так получилось, что скверный характер Вергилия проявился у него буквально с момента произнесения первых слов. Но все же, когда ему, маленькому, вдруг становилось беспричинно-тоскливо, или снился кошмар (хотя из них двоих звание бояки принадлежало скорее Данте), или мучили типичные детские болезни, он спасался всегда одним и тем же способом - заползал туда, где на тот момент находился младший брат, и прирастал к нему как гриб-паразит к дереву. Иногда Данте даже продолжал заниматься тем, чем занимался, например рисовал фломастерами в альбоме или наводил хаос среди игрушечных динозавров, а Вергилий так и сидел, обвив его руками со спины, как детеныш коалы. Родителей это всегда ужасно умиляло.
Со временем такое случалось все реже, а после того, как они осиротели - вообще прекратилось до той поры, пока не начались вот эти болезненные отношения. И Вергилий понял, что впервые за все это время вот так по-детски обнимает брата. Как детеныш коалы.
- Тогда не уходи больше сегодня. Впрочем, я тебя и не пущу. Как в детстве. А еще я вспоминаю, как в детстве лез к тебе в кровать и протискивался к стенке. Ну, чтобы чудище всегда сначала съело тебя.
Это, конечно, звучало немного жестоко хотя бы в контексте того, что чудища и впрямь неоднократно приходили к ним ночью. Только никого не съели. Но жизнь вообще никогда не была простой.